В соответствии с полученными документами, он погиб 8 февраля, т.е. хватило двух недель пребывания на фронте, чтобы его не стало. Город Колпино, находящийся в тридцати километрах от Ленинграда, в это время стал ареной ожесточённых боёв; очевидно, он попал в эту мясорубку, погиб и был похоронен в братской могиле.

Ирина Иоффе

ОТЕЦ, КОТОРОГО Я НЕ ЗНАЛА

(слово «папа» в моём лексиконе не существовало никогда)

ГУТКИН БОРИС АБРАМОВИЧ

Попробую разобраться, что же вместилось в эту жизнь длиною ~ 27 лет. Сначала немного о родителях: отец — Абрам Владимирович Гуткин, мать — Серафима Львовна Гуткина. Люди обычные, вполне заурядные, не cлишком образованные. С.Л. была дамой высокого роста, дородная, статная, по меркам довоенного времени — хороша собой. Характер имела не очень симпатичный: эгоистичная, властная, иногда деспотичная и избалованная своим мужем. Единственный сын был её кумиром, ему и только ему отдавала она всю любовь, на которую была способна. Я хорошо помню её в послевоенные годы, когда, потеряв Бориса, она не смогла полюбить свою внучку, я не помню никаких проявлений нежности, никакой заинтересованности в подробностях моего существования, всегда замкнутая, холодная, неродственная.

А.В. был полной противоположностью своей жене: невысокий, поджарый, быстрый, энергичный, и бесконечно добрый человек. Он всю жизнь проработал закройщиком женской верхней одежды, и его одежда пользовалась успехом у дам. Обожал свою жену и сына, стремился оградить их от сложностей быта, обеспечить безбедное существование и — очень важное для С.Л. условие — проводить летние месяцы на лучших тогдашних курортах: Сочи, Хоста, Мацеста, Кисловодск и др.

Я плохо помню своего второго дедушку, т.к. он умер, когда мне было лет 6, но я всегда чувствовала его любовь, нежность, заботу (всё это относилось и к Нике), его желание приласкать меня, чем-то порадовать. Я помню об этом до сих пор, детские впечатления не обманывают никогда.

Возвращаюсь к отцу. Думаю, что родился он в Ленинграде (тогда — Петроград, теперь — Санкт-Петербург), и, вплоть до женитьбы, свою сознательную жизнь прожил на ул. Рубинштейна, в районе так называемых коренными ленинградцами «пяти углов». Единственный сын, он рос в атмосфере обожания. Позднее, став взрослым, он скажет: «Мама относилась ко мне, как собственник к своей любимой вещи». Однако эти не очень образованные родители весьма разумно позаботились о его будущем, определив в одну из лучших школ города в то время — Annenschule (Анненшуле). Преподавание там велось в основном на немецком языке, программа обучения предусматривала углублённое изучение физики и математики, педагоги были первоклассными. Результат: отличная успеваемость по всем предметам и свободное владение немецким языком. Позднее уже, когда он стал студентом и познакомился с Никой, выяснилось, что он был молодым человеком с очень широким диапазоном знаний и интересов: был весьма начитан (в основном европейская литература), увлекался живописью, музыкой, архитектурой, театром и его историей. Кто открыл ему этот мир, кто был его наставником — мне не известно, но пища духовная стала необходимым условием его существования.

В 1934 году Борис поступает в Ленинградский Политехнический институт, на физико-механический факультет, и заканчивает его в 1939 году по специальности «гидроаэродинамика» — факультет самый сложный, специальность весьма перспективная. Учится, как всегда, прекрасно, получает диплом с отличием, и имеет все предпосылки для блестящей карьеры в том заведении, куда был распределён по окончании ВУЗа — закрытый исследовательский институт им. Крылова, специализирующийся на военной тематике.

Учёба учёбой, карьера — карьерой, но так называемую «личную жизнь» никто не отменял. Напомню, что в 1934 году Ника тоже поступила в Политехник, но на факультет энергомашиностроения. В то время все студенты-политехники, независимо от выбранной профессии, первые два года занимались вместе, на т. наз. ОТФ — общетехническом факультете. Очевидно, молодые люди там и познакомились, и начался долгий, весьма бурный и захватывающий роман.

О развитии и перипетиях этого романа я могу судить по многочисленным письмам Бориса к Нике в период с 1936 по 1938 год. Эти письма носят очень личный характер, и комментировать их я не в праве, но всё же скажу: все они написаны в период летних каникул (период в 2–2, 5 мес.), и отправлены из самых разных курортов России, где, согласно желанию С.Л., её сын проводил с ней свой отпуск. Думаю, что Нике это не было по вкусу, поэтому письма перегружены выяснительно-объяснительными моментами, и вообще носят несколько литературный характер. Автору было немногим больше двадцати, он влюблён, и, помимо юмора, бытовых подробностей (в основном о состоянии местных библиотек), они полны нежности и страсти.

К весне 1939 года стало очевидным, что Ника ждёт ребёнка, Лёвушка настаивает на заключении официального брака, и Борис переезжает на ул. Мира 6. Выяснения отношений позади, дедушкино недовольство — тоже, наступает период всеобщего благополучия и семейного счастья. Отец продолжает успешно работать в ЦНИИ им. Крылова, Ника — дома с ребёнком, по-моему, есть даже домработница Оля. Как все они помещались в одной комнате большой перенаселённой коммунальной квартиры — загадка, но отношения сложились очень родственные. Наступает лето 1941 г., Ника со мной и с Олей переезжает на дачу около Ленинграда, отец бывает там наездами, обожает свою жену и маленькую дочку

22 июня 1941 года Германия объявляет войну России, и с этого момента начинается другая жизнь, полная лишений, разлук и потерь. Я уже писала, что из-за постоянных бомбёжек и воздушных тревог мы с Никой в начале июля уезжаем в Горький. Отец остаётся в Ленинграде, переезжает к своим родителям на Рубинштейна, продолжает некоторое время работать. Все подробности его дальнейшей судьбы я знаю только из его писем, которые регулярно и очень часто приходили в Горький до декабря 1941 г. Ника сохранила их все до единого, и они в прекрасном состоянии дошли до наших дней. По ним я могу попытаться восстановить канву нелепых и трагических событий, финалом которых явился следующий документ:

14 июля 1941 года отца повесткой вызывают в военкомат, где ему официально предоставляется отсрочка от призыва в армию до 1942 года. Он продолжает работать, жизнь в Ленинграде ещё вполне сносная, письма полны надежды на встречу. Однако, через месяц положение на фронте ухудшается, и отца, в числе многих других, посылают под Ленинград на т.наз. «земляные работы» — видимо, рыть окопы и противотанковые рвы. Ему тяжело физически и морально, он пишет: «…я стал старше на две недели войны, я могу сказать, что видел её своими глазами и даже получил боевое крещение». !2 — ти часовой рабочий день, обстановка, близкая к фронтовой, но он справился. Далее события развиваются стремительно: 15 августа 41, на следующий день после возвращения домой, его вызывают в институт, где объявляют о возможности отъезда в Казань для продолжения работы. Отец счёл это за «признание целесообразности и нужности моей работы и меня как работника…». В тот же день в 2 часа дня его вызывают в райком комсомола, где ему предлагают вступить в диверсионный отряд особого назначения для действий в тылу врага. К такой деятельности отец совершенно не подготовлен: по заключению мед-комиссии он «годен к нестроевой», ни разу не был даже на военной подготовке, считает своё участие абсолютно бесполезным и даже вредным. На прямой вопрос: «Так Вы отказываетесь завтра отправиться?» отвечает: «Да, отказываюсь», заявляя, что готов к службе в армии на общих основаниях. (Вскоре практика формирования таких отрядов была признана ошибочной…).

Результат этого разговора: сутки спустя (16 августа вечером) его исключили из комсомола и уволили из института. Пережить эту ситуацию было непросто, ведь отец был всегда активным комсомольцем, был отмечен администрацией института как очень способный и перспективный работник, но ни один голос не раздался в его защиту.

19 августа отец получает повестку из военкомата — отсрочка автоматически отпадает. Совершенно неожиданную поддержку он получает от военкома, заявившего, что с ним поступили совершенно неправильно: на основании карты медосмотра он сам (военком) мог бы удостоверить отцовскую непригодность к этим отрядам особого назначения. Но дело сделано, и обратного пути нет. Наступает довольно длительный период ожидания дальнейших событий. Дома находиться тяжко: всегда оптимистично настроенный Абрам Владимирович отправлен на земляные работы, Серафима Львовна не справляется с обстоятельствами, угнетает и раздражает бесконечными причитаниями заботами о сохранении здоровья своего сына. Борис по собственной инициативе ходит в военкомат, там строго велено ждать вызова, и он ждёт, а пока дежурит на чердаках, учится гасить зажигательные бомбы, о быте пишет очень скупо: если выпадают час-два свободных от дежурств, учений и очередей — гуляет по любимым местам, памятным по той, мирной жизни. В письме от 11/09 41 года снова пишет о посещении военкомата, где снова получает ответ: «ждите и работайте на своём месте». Далее: «иду и работаю, как могу — ловлю зажигательные бомбы». Это опасно и очень страшно: вначале слышен гул приближающегося немецкого самолёта в залпах зениток, всё ближе, рядом, над головой, затем характерный свист и взрыв, от которого трясётся дом и звенят стёкла. В том же письме сообщает, что вернулся Абрам Владимирович — больной, исхудавший, но живой.

С восьмого сентября 1941 года Ленинград в кольце блокады, положение резко ухудшается, учащаются бомбёжки, в ход идут и авиабомбы и снаряды тяжёлой артиллерии. Вторую неделю Борис спит не раздеваясь, С.Л. уходит ночевать в бомбоубежище, кругом развалины, груды обломков, обезумевшие матери, ищущие своих детей. Но письма по-прежнему полны любви, нежности и заботы о нас с Никой, хотя по сравнению с его жизнью мы находимся в раю. Из военкомата по-прежнему никаких новостей, ждёт вызова, и «это ожидание делает жизнь ещё томительнее».

Время идёт, положение ленинградцев неуклонно ухудшается: нет света, нет тепла в домах, и практически нет еды. Отец и С.Л. живы лишь благодаря неукротимой энергии и бесконечной преданности Абрама Владимировича. Но письма в Горький продолжают приходить, и они — свидетельство того, что Борис силён духом, как никогда: его переполняют эмоции, его трогает новая, военная красота Ленинграда, он по-прежнему ощущает потребность в общении с классической литературой, он ненавидит войну и верит в победу. Остаётся только изумляться, что в этом измученном холодом, недосыпанием, недоеданием, физическим трудом на оборонных работах теле живёт душа, полная надежды, веры и любви; между тем — военкомат молчит, причина молчания необъяснима.

Устав от этой неопределённости, где-то в начале января отец устраивается на работу в Публичную библиотеку. Он в мире редких, ранее недоступных книг, и счастлив….

Но уже 19 января 1942 года приходит повестка из военкомата, ему предписано быть готовым к отправке в действующую армию 25 января, с формулировкой «годен к нестроевой», кем и куда — неизвестно. Ожидание закончилось, чувства остаются прежними, о чём он и напишет в своём последнем письме — от той же даты.

В соответствии с полученными документами, он погиб 8 февраля, т.е. хватило двух недель пребывания на фронте, чтобы его не стало. Город Колпино, находящийся в тридцати километрах от Ленинграда, в это время стал ареной ожесточённых боёв; очевидно, он попал в эту мясорубку, погиб и был похоронен в братской могиле.

Может быть, это прозвучит неуместно и слишком пафосно, но очень хочется позаимствовать у Некрасова его слова, обращённые к Добролюбову: «Какой светильник разума угас, какое сердце биться перестало».

1. P. S. Вернувшись из Горького, Ника устроилась на работу на очень крупный Ленинградский Металлический завод, в лабораторию паровых турбин. Её сослуживцем и начальником оказался некто Тубянский Лев Израилевич. Он был значительно старше Ники, женат, имел сына моего возраста, но все эти обстоятельства не помешали ему начать ухаживать за ней. Лёвушке он очень нравился, у них установились дружеские отношения, и Лев Израилевич стал частым гостем у нас на улице Мира. Ко мне он прекрасно относился, и я тоже ему симпатизировала. Но шансов у него не было никаких. Однако суть не в этом… Существует документ — «Отзыв о прохождении производственной практики с 1/05 по 27/06 1938 года на Ленинградском металлическом заводе, в лаборатории паровых турбин, студентом IV курса Политехнического института ГУТКИНЫМ Б.А.» Отзыв — с оценкой «отлично» — пописал зав. лабораторией паровых турбин ТУБЯНСКИЙ Л. И…

Это — Ника (Вероника Львовна Канторович); снимок 1939 года

К ней в течение 7 лет знакомства были обращены мысли, чувства и поступки моего отца. Она всю жизнь оставалась вдовой, верной его памяти.